В расслоении давно хранились «близнецы», лук со снятой тетивой (время в «кармане» шло обычным ходом), запас стрел, вода, продукты — завернутые в упаковку с «консервирующим» Знаком, теплая одежда, кольчуга, шлем и легкий шатер. Весь этот НЗ весил два таланта. Теперь около трех — добавилась тяжеленая сумка с пергаментом. Впрочем, Русу было без разницы — не на себе тащить. А всего он мог спрятать пять талантов — проверял. От чего возникает это ограничение, не знал ни он, ни Духи.

Окружающие сделали вид, что так и должно быть. Одна Гелиния не удивилась, она знала о фокусе мужа. Честно пыталась научиться, но… своих Духов не имела, не являлась Говорящей [10] , а общий астрал оставался закрытым. По этой же причине — невозможности найти нужное (да вообще любое) расслоение, не освоила и «зыбучую яму», если, конечно, умолчать о сложности самой структуры.

Рус щелкал воображаемым «фотиком» и раскладывал «справочники» по нужным каталогам «библиотеки» гораздо дольше двух вечерних четвертей. Горлик при всем своем опыте не рассчитал. Сделали два перерыва на перекус, а под конец работы в комнату зашла донельзя уставшая Гелиния, успевшая посмотреть все достопримечательности. Подождала с полчетверти и только глубокой ночью они с Русом попали в спальню. Упрямый муж не ускорил тщательную сортировку координат, даже несмотря на навязчивые вздохи и демонстративную зевоту жены. А бедный секретарь! Он считал себя очень опытным в канцелярской работе, неутомимым, но и он поразился упорству и выносливости «пасынка Френома». Сам, хоть и являлся магом-Призывающим, добрался до спальни наощупь, запинаясь. Уснул, падая на кровать.

«Не зря его выделил Френом… Аргост бы его разорвал… двужильного…», — уставшие мысли вяло проползли по мозговым извилинам и соскользнули в царство Морфея.

Как и вчера, завтрак супругам принесли в спальню. Сегодня Гелиния все-таки одела предложенное ей легкое шелковое «утреннее» платье. Рус сидел в плотных походных штанах, которые называл непонятным словом «брезентухи».

— Рассказывай, — попросил он жену, наслаждаясь вкусом чая.

Да, самым натуральным, почти Земным. Этот напиток крепко прижился в холодной Этрусии, и закупали его целыми караванами. В Тире чай тоже встречался, но был не так популярен.

Гелиния чуть не поперхнулась.

«Вот наглец! Пока я собиралась с мыслями — опередил! За что мне это наказание, Величайшая!», — и продолжила возмущение уже вслух:

— Я?! Это ты говори! Рассказывай о себе! Я, оказывается, ни дарка о тебе не знаю!

— Шел, споткнулся, упал. Очнулся — гипс (по-русски). Тут помню, тут не помню, — и на полном серьезе показал места на голове где-как.

— Что?! — Гелиния вскочила, — ты меня за дурочку держишь?!

— Умная за меня бы не вышла, — подтвердил Рус.

— Да ты! Ты!!! — прокричала супруга, в сердцах разбивая свою чашку, и сразу сменила тактику. Вопреки утверждению мужа, она была умной женщиной.

Обворожительно улыбнулась, сверкнула глазками и с грацией ласковой кошечки присела мужу на колени. Аккуратно забрала из его руки чай и элегантно поставила на столик. Жидкость не шелохнулась.

«Однако!», — всплыло в голове удивленного супруга.

— Милый, — с придыханием прошептала она, — пожалуйста, удовлетвори мое любопытство, — говоря, нежно ерошила ему волосы, — я же должна знать, с кем я живу, — это произнесла уже чуть капризно, — иначе… я буду бояться с тобой спать! — поерзав упругими ягодицами по бедрам, слегка отстранилась и требовательно посмотрела в глаза ненаглядному, удерживая его голову руками.

Стала такой желанной и в то же время недоступно — манящей, что Рус невольно сглотнул:

«Шерон Стоун! [11] Мать моя женщина, надо почаще её интриговать, мне это нравится! — Если честно, «Шерон Стоун» — аванс. Сексуальность — да, била через край, но девочке явно не хватало стервозности и опыта. — И дай бог, чтобы недоставало как можно дольше!», — пожелал удивленный муж.

— Солнышко! — прошептал он, — я хочу тебя сильнее, чем ты можешь представить в самых смелых мечтах! Иди ко мне, ненаглядная ты моя… — «дурочка» — умолчал, и Гелиния по неопытности не заметила недосказанности.

Она упрямо отстранялась, а он, поглаживая по спинке, не менее упрямо притягивал её к себе и шептал и шептал всякие нежные глупости. В конце концов, задышал прямо в ушко, легкими прикосновениями пощипывая губами мочку с небольшой золотой сережкой.

Это был «удар ниже пояса». Опытный Рус выучил «слабые места» своей женушки. Гелиния чувствовала, что проигрывает и ей все больше и больше хотелось такого «поражения», но она упрямо пыталась «не сдаваться»:

— Ну, Русчик, ну признайся, ты был настоящим царем… правда? Я наблюдала за тобой… — связанная речь давалась все труднее и она предприняла последнюю попытку:

— Рус, негодяй! Признавайся, а то… — угроза так и осталась невыясненной — их уста слились. Но «негодяй» все же хрипло произнес:

— Я расскажу, обязательно расскажу… потом… придет время, и ты узнаешь все, верь мне, Солнышко!

В принципе, скрывать свое истинное происхождение от самых близких уже не имело особого смысла, но и рассказывать… это же объясняться, отвечать на вопросы, доказывать… Некогда, есть дела поважнее. Этруск — так этруск!

Во избежание испуга читательской аудитории дальнейшее описывать не стоит. И так бедным служанкам, юным дочерям благородных, но безземельных князей пришлось нелегко.

Услышав ритмичные звуки, сначала только одна заглянула в незапертую дверь («Вдруг таким необычным способом они требуют убрать столик и помочь одеться?», — оправдывала себя хоть и невинная, но сведущая в любовных делах девица). Тихо ахнула, покраснела и вернулась в коридор:

— Девочки, там такое! Лучше не смотреть! — настоятельно порекомендовала подругам и отошла в сторону, освободив доступ к приоткрытой двери. Обе следующие служанки прислушались к совету и, конечно, лично убедились в правоте первой подруги. Ужас! От страха тоже покраснели и почему-то глупо захихикали.

Уходили Рус с Гелинией из «совещательной комнаты». «Пасынок Френома» отдал ценные указания, предупредил, что месяца через два-три вернется, явится в алтарный зал Главного Фрегорского Храма. Надо поддерживать реноме, Фридлант не одобрил его нынешнее нежелание «показаться народу». Рус бы показался, но торопился — скоро очередная «заброска» в пятно, а надо заглянуть в одно интересное его место.

— Так и не скажешь, куда идете? — поинтересовался Эрлан.

— Увы, не могу, — с сожалением сказал «пасынок», обращаясь и к Фридланту с Вавилианом. Горелика на проводы не пригласили.

Рус не выдержал и сердечно обнял каждого, а Эрлану прошептал:

— К Океану иду, в Кушинар. Для Гелинии это сюрприз.

— Там еще неспокойно, — царь счел своим долгом предупредить и досадно подумал: «Мог бы депеши захватить!», и словно услышал ответ Руса: «Ага, может тебе еще и ответ притащить? Может вовсе гонцом устроиться?». Хотя бумаги для этрусского посланника в Тире взял. Причем по собственной инициативе: «Все равно с оказией, давай, отвезу». Вот и пойми его.

— Готовь бумагу о передаче Кушинара мне в вотчину, в вечную аренду. Не дело выделяться от остальных князей, — и недослушав ответа, отстранился.

Обхватил Гелинию, которая, улыбаясь, махала на прощание, и они провалились в желтый круг.

— Мы стали «соратниками», — произнес вдруг старый, видавший виды Вавилиан, спустя несколько молчаливых мгновений после ухода «пасынка Френома», — как в «Божественном завещании». Только «товарищи» более точно. Он все-таки сын, а не сам Френом.

— Он останется в Этрусии, запросил вотчину в Кушинаре… — не стал скрывать царь.

Верховный жрец промолчал, но подумал:

«В этих серых плащах с капюшонами они похожи на жрецов», — эта мысль приятно грела, несмотря на то, что женщин — жрецов Френома попросту не существовало.